Одна из моих самых любимых вещей на свете – это находить новые слова для Нат. Одни из моих самых любимых моментов – это дожидаться, когда я смогу наконец показать их ей, развернуть упаковку и увидеть на мгновение, как ей нравятся слова. Ей не очень нравятся чувства, ещё меньше – вещи, меньше всего – опредмеченные чувства, поэтому дарить ей что-то материальное превращается во взаимное причинение друг другу боли (как и многое другое из наших взаимодействий). Со словами таких проблем не возникает.
Недавно я с особым восторгом обнаружила в американском лексиконе слово minutia и рассказала о нём с каким-то особым вожделением; о том, какое оно ненатуральное, объёмное, шероховатое для английского языка, какое-то шерститстое, выступающее над всей этой культурой smooth и smoothies. Особенно, когда американцы образуют от него прилагательное, которое почему-то звучит как “минушкас”, и в этот момент весь пространственный контекст позволяет себе глитч и америка не америка, язык не язык, вещи не вещи. Пока я рассказываю, Нат азартно ищет это слово в гугле и звучит более уверенно, расслабленно и живо. Но minutia слишком короткое. We’re out of words again.
Во многом из-за этого я снова и снова начинала писать стихи. Слова мне не поддаются, они тщетно пытаются найти коррелят в мире вещей и чувств, но я стараюсь отучить их от этого, надрессировать на чистый precision, на точную clarity. Я ухожу в поиски слов как мои подруги уходят в поиск достойных вещей в thrift shop в Филадельфии, в котором каждый цент уходит на борьбу со СПИДом. Joe Brainard умер от СПИДа. Может быть, и не каждый цент. Это не так важно. У меня был друг, который менял тяжёлую тему разговора фразой "ладно, это не важно", так вот, это всегда было важно, и друг этот у меня всё ещё есть. Я перебираю каждое слово в своём лексиконе, но по большей части они либо совсем никчёмные, либо ни к месту. [Их не заберёшь оттуда даже ради высоких идей, даже ради борьбы со СПИДом и надежды, что друг регулярно сдаёт анализы и тепло одевается, потому что это это всегда будет важно.] Я забираю их в любом случае и именно по этим причинам – потому что они ни-к-чёмные и ни-к-месту. Нат сказала бы, “прямо как я”. И ничего, что я могла бы найти для неё в мире существующих вещей и мест, это бы не изменило. “That’s okay,” I say, и перехожу от вешалки к вешалке, от существующих к существительным и нахожу симпатичную майку прямо в начале ряда, на втором этаже, в thrift шопе, в Филадельфии, в Пенсильвании, в Америке. Язык разваливается, но кто только не. ("я буду рядом")
Нат нравится, когда в моих стихах меньше вещей и меньше её, потому что это превращает её в вещь; мне кажется, ей не очень нравятся вещи, как мы уже поняли.
*
Я сижу на скамейке в Патерсоне, Нью Джерси, передо мной Great Falls, позади меня great falls. Я люблю называть вещи своими именами, но Нат я люблю больше. Поэтому вслух я говорю, что люблю находить для неё слова, а всё остальное я говорю про себя (но вообще-то это каждый раз оказывается про неё).
Недавно я с особым восторгом обнаружила в американском лексиконе слово minutia и рассказала о нём с каким-то особым вожделением; о том, какое оно ненатуральное, объёмное, шероховатое для английского языка, какое-то шерститстое, выступающее над всей этой культурой smooth и smoothies. Особенно, когда американцы образуют от него прилагательное, которое почему-то звучит как “минушкас”, и в этот момент весь пространственный контекст позволяет себе глитч и америка не америка, язык не язык, вещи не вещи. Пока я рассказываю, Нат азартно ищет это слово в гугле и звучит более уверенно, расслабленно и живо. Но minutia слишком короткое. We’re out of words again.
Во многом из-за этого я снова и снова начинала писать стихи. Слова мне не поддаются, они тщетно пытаются найти коррелят в мире вещей и чувств, но я стараюсь отучить их от этого, надрессировать на чистый precision, на точную clarity. Я ухожу в поиски слов как мои подруги уходят в поиск достойных вещей в thrift shop в Филадельфии, в котором каждый цент уходит на борьбу со СПИДом. Joe Brainard умер от СПИДа. Может быть, и не каждый цент. Это не так важно. У меня был друг, который менял тяжёлую тему разговора фразой "ладно, это не важно", так вот, это всегда было важно, и друг этот у меня всё ещё есть. Я перебираю каждое слово в своём лексиконе, но по большей части они либо совсем никчёмные, либо ни к месту. [Их не заберёшь оттуда даже ради высоких идей, даже ради борьбы со СПИДом и надежды, что друг регулярно сдаёт анализы и тепло одевается, потому что это это всегда будет важно.] Я забираю их в любом случае и именно по этим причинам – потому что они ни-к-чёмные и ни-к-месту. Нат сказала бы, “прямо как я”. И ничего, что я могла бы найти для неё в мире существующих вещей и мест, это бы не изменило. “That’s okay,” I say, и перехожу от вешалки к вешалке, от существующих к существительным и нахожу симпатичную майку прямо в начале ряда, на втором этаже, в thrift шопе, в Филадельфии, в Пенсильвании, в Америке. Язык разваливается, но кто только не. ("я буду рядом")
Нат нравится, когда в моих стихах меньше вещей и меньше её, потому что это превращает её в вещь; мне кажется, ей не очень нравятся вещи, как мы уже поняли.
*
Я сижу на скамейке в Патерсоне, Нью Джерси, передо мной Great Falls, позади меня great falls. Я люблю называть вещи своими именами, но Нат я люблю больше. Поэтому вслух я говорю, что люблю находить для неё слова, а всё остальное я говорю про себя (но вообще-то это каждый раз оказывается про неё).
